«Необходимо вернуть взаимоуважение всех участников судебного процесса» — судья Хозсуда г. Киева Мальвина Данилова

«Необходимо вернуть взаимоуважение всех участников судебного процесса» — судья Хозяйственного суда г. Киева Мальвина Данилова

 

Период перезапуска судебной системы — хорошее время для анализа и переосмысления места суда в государстве и роли судьи в утверждении справедливости и верховенства права. О принципах, видении и судейской карьере мы говорили с судьей Хозяйственного суда г. Киева, кандидатом в Кассационный уголовный суд в составе Верховного Суда Мальвиной Даниловой.

 

— Мальвина Владимировна, после десяти лет в хозяйственной юстиции вы столь кардинально меняете специализацию. Чем мотивирован ваш выбор?

— Я убеждена, что судья тогда полноценен и полезен обществу в качестве судьи кассационной инстанции, когда разбирается и мыслит шире своей специализации. Для судьи, рассматривающего уголовные дела, это еще важнее, чем для других, ведь преступления не совершаются в некоем вакууме, они происходят в определенных социальных и экономических обстоятельствах, а значит, судье надо понимать суть всех процессов, чтобы разобраться в обстоятельствах дела и принять справедливое решение.

Если же говорить о «смене» специализации, то это скорее возвращение: именно с уголовной юстиции, если не считать незначительное время работы юрисконсультом детского дома, я начинала свою профессиональную карьеру — сначала следователем, затем судьей Московского суда г. Харькова, где рассматривала преимущественно уголовные дела. Имея также опыт рассмотрения пенсионных и прочих социальных категорий дел, я перешла в созданный в 2006 году Харьковский окружной административный суд, а уже после — в Высший хозяйственный.

На мой взгляд, главное для профессионального судьи — не знание процесса, тем более что сегодня он кардинально изменился, а профессиональные принципы: готовность разбираться в любых делах и принимать справедливое решение.

 

— Вы работаете судьей вот уже 20 лет, за это время суды пережили уже третью реформу, насколько существенными были изменения?

— В судебной системе я с 16 лет (работала архивариусом в суде, еще не имея высшего образования). Вы знаете, несмотря на то что качество законов, в том числе процессуальных, постоянно повышается, судей обучают, перепроверяют знания, тестируют наши психологические данные, заметных улучшений в качестве правосудия люди не замечают. Мне кажется, что надо говорить о добропорядочности не только в отношении судей, но и в отношении всех участников дела: сторон, их представителей, адвокатов, прокуроров, чиновников и государства в целом.

Я не могу вспомнить, чтобы раньше было столько жалоб на судей. Каждое обращение в квалификационную комиссию или в Высший совет юстиции становилось чрезвычайным происшествием для судьи, для суда. Сейчас мне хочется спросить у адвокатов: вы жалуетесь на судью, потому что он действительно нарушил закон или вам просто обидно, что вы проиграли дело? Прежде чем писать жалобы друг на друга, давайте честно ответим на этот вопрос. Мы же служим одной цели — справедливости.

Каждый судья с опытом работы в 90-е годы вспомнит, что тогда стороны приходили в суд в поисках истины, если не смогли решить спор сами, они с уважением относились к судье, а судья отвечал им с таким же уважением. Никто не ходил в суды, чтобы отомстить или просто доставить неприятности оппоненту. О затягивании дела мы тогда не слышали. Переносов, неявок практически не было. Если определялась дата заседания, то все старались сделать так, чтобы в этом заседании поработать эффективно.

 

— Все дела слушались в срок?

— Задержать рассмотрение дела хоть на день было непозволительным — если возникала такая ситуация, то вопрос выносился на дисциплинарную комиссию, которые тогда были при апелляционных судах. Никто не хотел получить выговор. На рассмотрение «подстражных» дел отводилось шесть месяцев, и ни судьи, ни следователи не позволяли себе затягивать процесс.

Я не скажу, что было меньше дел. Нагрузка всегда была высокой. В нашем районе два пенсионных фонда, поэтому мы постоянно были завалены социальными спорами, причем обязаны были рассматривать их в двухмесячный срок. По трудовым и вовсе укладывались в месяц. Точно также с делами об админнарушениях — я не могу вспомнить, чтобы нам приходилось закрывать производства по истечении сроков привлечения к ответственности (три месяца).

Многое зависит от судьи, от того, как он выстроит работу, но далеко не все — отводы, ходатайства, неявки и другие основания для переноса подаем не мы, не судьи… Мне кажется, необходимо вернуть взаимоуважение всех участников судебного процесса. Надеюсь, этому будет способствовать новое процессуальное законодательство, однако начинать надо каждому с себя.

Это я стараюсь донести до студентов, будущих наших коллег-юристов.

 

— Вы преподаете, насколько известно, в Красном корпусе.

— Да, уже пять лет я читаю трудовое право и право социального обеспечения студентам юридического факультета Киевского национального университета им. Тараса Шевченко. Мне кажется, что передавать знания следующим поколениям — профессиональный долг судьи. Иначе все, чего ты достиг, тщетно. Когда ты уйдешь из профессии, после тебя не останется ничего. Конечно, будут решения в архивах или едином реестре, но получить знания из того вала информации будет непросто. То, что передается в живом общении, намного лучше запоминается и эффективнее используется.

Мне сегодня непросто найти в реестре нужную информацию, не говоря уже о новичках.

К слову, мне кажется, что Верховному Суду надо больше уделять внимания правопросветительской деятельности среди судей, нежели разгребать завалы однотипных кассационных жалоб. Миссия Верховного Суда — единство практики. Для этого практику ВС надо доносить, как только она сформировалась. Чтобы судьи не местах знали, что эти споры надо решать так, эту норму закона применять вот так. Когда я работала судьей административного суда, в Высшем админсуде практиковался замечательный подход — судьи ВАСУ были кураторами определенных нижестоящих судов. Примерно раз в месяц по субботам они приезжали к нам и рассказывали о свежей практике ВАСУ. Мы же готовили все спорные вопросы и обсуждали их. Более того, мы имели право позвонить куратору и спросить, есть ли практика по какому-то делу, возможно, в другом регионе. Это было полезно и для нас — мы сразу разрешали спор правильно, и для высшего суда — к нему поступало меньше жалоб.

Я бы обязала судей ВС проводить такие встречи для профессионального общения с судьями.

 

— Насколько важно для вас как для судьи, чтобы конфликт между сторонами был исчерпан по итогам судебного разбирательства?

— Хоть это моя работа, я бы предпочла, чтобы в суды обращались реже, чтобы люди, стороны общались и договаривались между собой. «Хорошей» войны не бывает. Поэтому я с большим энтузиазмом воспринимаю положения процессуальных кодексов относительно судебной медиации. Я и раньше всегда старалась найти пути для примирения сторон, независимо от того, это административный, хозяйственный или уголовный процесс. Не потому, что не хотела рассматривать дело, а потому что опытному судье часто понятен его исход. Это уже позже я получила сертификат медиатора. Очень жаль, что законодатели постоянно медлят с принятием профильного закона. Медиация — отличный инструмент, который позволяет не только решить спор, но и примирить стороны, чтобы после не оставалось взаимных претензий.

 

— Как можно применить медиацию в уголовном процессе? Мне это сложно представить.

— Преступления разные, и общие положения Уголовного кодекса прямо предусматривают в качестве основания для освобождения от ответственности примирение с потерпевшим. Мой опыт следователя подсказывает, что в большинстве дел можно было бы даже не открывать производство, если правильно донести до обвиняемого и потерпевшего возможности примирения. Если на это будет нацелена работа следствия, работы у них и соответственно дел в судах будет значительно меньше. В любом деле, где нет большого общественного интереса или тяжких необратимых последствий, можно примириться.

 

— Но тогда пострадает пресловутая статистика правоохранительных органов…

— Эта статистика — такой атавизм, который я, не задумываясь бы, принесла в жертву разрешению конфликта. Мне ни сейчас, ни тогда, когда я работала в милиции, не было понятно, зачем тратить время на заполнение этих карточек, на искусственное раздувание количества дел (по разным эпизодам, потерпевшим или обвиняемым). Этого института нет в цивилизованных странах. Когда спрашиваем у иностранных коллег об их статистике, они не понимают вообще, о чем речь.

 

— Но есть статистика и у судей. Количество отмененных дел, например.

— Отмененное решение — это, конечно, всегда неприятно для судьи. Я каждое свое решение принимаю с полной личной ответственностью за него — всегда стараюсь найти доводы своему решению, особенно ели это приговор. Действительно ли в материалах дела все подтверждает вину? Нет ли хоть чего-то, что вызывает сомнение? Есть хоть что-то, что позволяет смягчить наказание? Это реальные мысли адекватного судьи ночью накануне вынесения приговора. Ведь на нем моя подпись. Мое решение — судьба человека. Конечно, если такое решение отменяется, начинаешь копаться в себе, что сделала не так? Но бояться отмены тоже не надо — надо провести анализ причин: изменился закон, обстоятельства или судебная практика? Поэтому я считаю, что судьи ВС должны быть первыми заинтересованными лицами, чтобы их практика доходила до судей первой инстанции в день принятия ВС решения — не через полгода, когда решение опубликуют в реестре, и, возможно, его там кто-то заметит, и даже не через неделю, а сразу, чтобы уже на следующий день судьи могли корректировать свои решения.

 

— В чем еще миссия Верховного Суда?

— В восстановлении справедливости. Убеждена, что ВС, как наивысший судебный орган, должен ставить точку в любом споре. Не может олицетворение справедливости ссылаться на отсутствие полномочий, чтобы эту справедливость восстановить. Если помехой тому становится предписание закона, надо изменить закон. Для гражданина не имеет значения исход научной дискуссии «ВС — это суд права или суд факта», он не понимает, почему, увидев несправедливость в решениях, ВС не может ее восстановить.

Подтверждением моей позиции может служить ужасающая статистика заявлений против Украины в Европейском суде по правам человека, где мы лидируем уже который год. Не может дело слушаться годами, отправляться на новое рассмотрение второй или даже первый раз. ВС должен решать конкретный спор и формировать позицию по соответствующей категории дел в каждом своем решении.

К слову, именно прохождение практики в ЕСПЧ этим летом, когда я узнала ужасающую статистику и обстоятельства дел по заявлениям против Украины, в частности, в уголовных делах, и стало тем толчком, который, вопреки недоумению коллег и близких, мотивировал меня подать документы на конкурс в ВС именно в уголовный суд. Мы обязаны вернуть уважение к правам человека в наиболее чувствительных сферах.

 

(Беседовала Ирина ГОНЧАР,
«Юридическая практика»)