Итак, если вред причинен работником не «во время исполнения» своих обязан­ностей (например, преступление), юридическое лицо (например, управление внутренних дел) ответственности не несет. Отвечает сам работник. В деле об убийстве милиционером в харьковском метро двух человек апелляционный суд опирался именно на этот принцип, содержащийся, как это представлено в указанном и аналогичных решениях, в статье 1172 ГК.

Мы уже показали в статье «Кто же в ответе за преступления «при исполнении служебных обязанностей»?» (см. «ЮП» № 21 (543) от 20 мая 2008 года), что такая категоричность не основывается на какой-то особенной теоретико-логической конструкции, которую нельзя подвергнуть сомнению. В современной западной юридической доктрине имеются вполне стройные концепции ответственности юридических лиц, которые, не участвуя непосредственно в причинении вреда, тем не менее признаются ответчиками по искам о возмещении вреда. Здесь можно назвать деликт «создание условий причинения вреда» (enabling tort), предложенный профессором Рабиным Р. (Stanford University).

Рабин писал, что ответственность не должна восприниматься так, как это было раньше… Пострадавший от причиненного вреда может теперь видеть за прямым причинителем вреда лицо, создавшее благоприятные условия для такого развития событий, которые причинили вред. Таким лицом чаще всего выступает юридическое лицо — предприятие, организация и т.п. Указывается, что стержневым элементом ответственности является то, что юридическое лицо обеспечивает непосредственного причинителя вреда средствами причинения вреда, создает для этого условия, разу­меется, безо всякого умысла, но предвидя, что конечному пострадавшему может быть причинен вред.

Большей частью такая ответственность имеет место в сфере промышленного производства: в США производитель отвечает за конструктивные недостатки, вследствие которых был причинен вред лицу другим лицом даже если вред причинен по вине последнего. Характерный пример — иски о возмещении вреда (в том числе морального) против производителей оружия в США. Например, в 2003 году в процессах по искам к производителям оружия Beretta и Glock суд постановил, что компании несут ответственность за причиненный вред.

Впрочем, практика здесь недостаточно однообразна. Это связано с запутанным прецедентным законодательством США, где в каждом штате свои законы. Так, в деле «Маккарти против Олин» (1997) суд не признал ответственности производителя боеприпасов за «бесконтрольное распространение оружия и боеприпасов». Инцидент, о котором шла речь в этом деле, заключался в том, что преступник открыл стрельбу в общественном месте, причинившую вред истцу.

Еще более интересны следующие прецеденты (в строгом, а не «житейско-журналистком» смысле этого слова, решения вышестоящих судов, как правило, обязательны для применения в качестве нормы права). Приведенные ниже дела касаются именно проблемы причинения вреда (в том числе морального) в ходе, так сказать, «эксцесса работника» (правонарушение, преступление, совершенное на рабочем месте, в рабочее время).

В деле «Маттис против Поллок» (2004) английские судьи решали вопрос ответственности юридического лица — ночного клуба за преступные действия охранника, ответственного, среди прочего, за соблюдение порядка в помещении. В ходе наведения порядка в помещении клуба посетитель оказал сопротивление секьюрити, обратил его в бегство, но, вернувшись, охранник тяжело ранил человека ножом. Суд постановил, что ответственность за причиненный материальный и моральный вред должен нести клуб. Решение авторитетного (апелляционного) английского суда интересно тем, что, как и в рассмотренном нами ранее случае в харьковском метро, нападение работника на клиента имело место вне помещения клуба. Кроме того, клуб действительно (как утверждал его представитель в суде) физически не мог отслеживать все действия сотрудника. Наконец, неадекватный сотрудник решал свои личные вопросы (сравним позицию ответчиков и суда в харьковском деле), а не выполнял трудовые обязанности, за пределами клуба.

Суд, однако, возложил ответственность за причиненный вред на юридическое лицо — клуб. При этом коллегия судей сослалась на то, что клуб и ранее игнорировал агрессию своих сотрудников охраны, а также тот факт, что администрация клуба «неосторожно» (negligently) взяла на работу этого сотрудника. Таким образом, совершение работником правонарушения или даже преступления, в том числе когда эти действия совершены за пределами рабочего места в ходе решения личных вопросов, не гарантирует освобождение юридического лица от ответственности за причиненный «неадекватным» работником вред — моральный и материальный.

Комментаторы этого и аналогичных решений английских судов не без иронии отмечали, что теперь владельцам подобных заведений следовало бы более опасаться не буйных клиентов, а собственного штата секьюрити. Английский юмор здесь близок к истине: такая судебная политика и прецеденты резко дисциплинировали чрезмерно усердных сотрудников ведомственных служб безопасности. Почему эти соображения не могут быть положены в обоснование решений украинских судов, возлагающих ответственность за неадекватные действия сотрудников спецслужб на работодателей? Полагаю, такой подход имел бы совершенно аналогичные британским результаты.

В США суды также принимали и принимают такие решения. Так, в деле «Фостер против Лофт» (1988) по фактам, похожим на английское дело, апелляционный суд постановил, что ресторан должен компенсировать моральный вред, причиненный посетителю, которого избил официант. Суд, среди прочего, указал в своем пространном решении, что ответчик был обязан скрупулезно проверять (screening) кандидатов на должности, связанные с работой с людьми, в конфликтной, нервной обстановке.

В решении по делу «Маклин против Кирби» (1992), суд указал, что организация несет ответственность за моральный и материальный вред, причиненный истице, изнасилованной сотрудником компании: компания обязана была проверить этого сотрудника хотя бы на самом элементарном уровне. Во многих случаях юридические лица признавались ответственными, ­когда их работники прямо нарушали предписания своих организаций (например, дело «Уорнер Тракинг против Каролина Кас» (1997)).

В другой стране англосаксонского права, Австралии, суды также часто следуют такой линии. В одном из дел об учителе-педофиле часть коллегии судей склонилась к позиции, сходной с англо-американской — ответственность должна нести школа, которая обязана была знать, кого она принимает на работу, контролировать поведение сотрудников, своевременно реагировать на сигналы, поступавшие от родителей.

Предложенные иллюстрации свидетельствуют о том, что в сравнении с европейской (включая украинскую) системой права англосаксонская юриспруденция более широко, то есть фактически в пользу истца, истолковывает общеправовой принцип «переложения вреда».

Небезынтересно также обратиться к международно-правовой практике относительно ответственности государства за действия его агентов — не столько с нормативной позиции (хотя и это представляет интерес), сколько с позиции логического обоснования. Международная франко-мексиканская судебная комиссия по разрешению споров рассматривала в 1929 году дело Кейре («Франция против Мексики»). Гражданин Франции Кейре был убит мексиканскими военнослужащими после того, как они пытались отобрать у него деньги. Международный суд весьма последовательно обосновал свою позицию, которая состояла в том, что государство в данном случае отвечает за действия своих агентов. Действительно, указал суд, ответственность государства имеет место, как правило, тогда, когда действия должностных лиц (агентов) не выходят за пределы их компетенции. Но этот принцип применим к внутреннему, национальному праву, а не международному. В последнем действия агентов государства приравниваются к действиям самого государства, даже если такие действия не входят в компетенцию этих лиц или же прямо нарушают распоряжения государства. То есть, указал суд, в этом смысле ответственность государства за действия своих агентов носит объективный характер, вина здесь не имеет значения. В то же время для наступления такой ответственности необходим некий минимум условий, в частности, официальные лица должны хотя бы внешне действовать так, как если бы они исполняли свои обязанности.

В данном случае, отметила коллегия судей, офицеры привели г-на Кейре в казарму и вымогали у него деньги и, когда он отказался выполнить их требование, застрелили его из личного оружия. Нет никаких сомнений, отмечает далее суд, что даже если эти офицеры действовали за пределами своих обязанностей, даже вопреки им, — они совершили преступление, их действия, тем не менее, влекут ответственность государства. И суд здесь, наконец, указывает на условия, включающие эту ответственность: эти лица действовали в качестве (in their capacity) офицеров, они использовали средства (форма, оружие), переданные им именно в связи с этим качеством. Поэтому, заключил суд, государство Мексика должно возместить вред, причиненный его агентами («Франция против Мексики» (1929)).

Еще раз подчеркнем, нам интересен здесь анализ ответственности государства за действия должностных лиц силового сектора, так как именно эти агенты государства обладают теми специфическими атрибутами власти, которые делают их наиболее опасными. Эта потенциальная опасность позволяет предъявлять специфические же требования к государству, наделившему их такими атрибутами. Кроме того, язык решения, его логика дают основания полагать, что судьи вовсе не считают совершение агентом государства преступления явным индикатором выхода «исполнителя» за пределы своих полномочий (основной тезис решения по харьковскому делу и др.), не совместимым с этими полномочиями.

Пусть в качестве фикции, но такое совмещение презюмируется, когда непосредственный «исполнитель», как в данном случае, действовал в качестве представителя власти, использовал средства (форма, оружие), находящиеся у него в связи с этим. Кстати, трудно предположить, что почтенные судьи занимались бы такими «мелочами», как форма и наличие оружия (фактически, положив эти факторы в основу своего решения), если бы этот момент не имел существенного значения. Не будем забывать, что в данном случае имел место международно-правовой спор, а юристы, знакомые с международным публичным правом, знают, что в гуманитарном («женевском») праве имеет значение для статуса лица и такой фактор, как наличие у субъекта формы, отличительных знаков, оружия. Говоря несколько упрощенно, можно ли утверждать, что N. не исполняет свои обязанности военнослужащего, если на нем униформа, а в руках оружие?

Можно назвать этот юридический феномен «конструктивным исполнением своих обязанностей». Собственно, судьи в данном случае и «сконструировали» ­ответственность государства, сославшись на специфику международного права. Особых препятствий для того, чтобы применять аналогичный подход в праве национальном, не имеется. Это вопрос так называемой юридической, судебной политики (той, что в народе не без оснований именуется «дышлом»). А что касается специфики для Украины, например, таковой можно положить крайнюю безответственность, тотальную коррумпированность и деградацию силового сектора государственной власти (МВД, прокуратора, СБУ и т.п.). Эти факторы ничем, с прагматической позиции, не уступают вполне рациональным (а не строго юридическим) аргументам международных судов (как в деле «Кейре»), «разрешающих» возложение ответствен­ности за «эксцессы» представителей власти на государство. В конце концов, «не общество для судебной политики, а судебная политика для общества»: если некая правовая концепция может восстановить дееспособность разлагающихся органов власти, она должна быть реализована.

Кстати, ничего экстраординарного в повороте судебной политики на 180 градусов видеть не стоит. Можно привести исторические примеры таких радикальных поворотов. Например, знаменательное дело «Браун против Совета по образованию» (1954), рассмотренное Верховным судом США, решительно повернуло практику ­судов, ­следовавших решению по делу «Плесси против Фергюссон» (1896). Политика расовой сегрегации была признана решением по делу Браун неконституционной, что вызвало фундаментальные сдвиги во всей американской общественной жизни. Можно также привести в качестве примера дела «Лингенс против Австрии» и «Салливан против «Нью-Йорк Таймс» — прецеденты, изменившие практику судов в сфере свободы слова. Еще 15 лет назад никто не мог предположить, что такая «вредная буржуазная идея», как компенсация морального вреда, станет тривиальным институтом в нашей стране.

Практика зарубежных, преимущественно англосаксонских, судов может быть использована и в украинском правовом поле, по крайней мере для начала на теоретическом уровне. Идея возложения ответственности на юридическое лицо, организацию, орган государства основана в значительной мере на гипотезе о том, что эти лица более «уместны» быть ответчиками.

Как было отмечено в американском деле «Кинсман Транзит К^о» (1964), «дискредитировавшая себя идея о том, что только непосредственный причинитель вреда может нести ответственность, ложна как логически, так и с точки зрения справедли­вости». (Выше мы также позволили себе усомниться в логической безупречности идеи «нет ответственности работодателя, если работник совершил преступление».)

В работе «Метафизика внешнего причинения» профессор Мор М. удивительно точно подметил: «То, что действия, непосредственно причиняющие вред, достойны большего осуждения (blameworthy), нежели отдаленные, но несущие в себе возможность такого причинения, подсказано нам не правом, а нравственными установками» (Michael S. Moore, The Metaphysics of Causal Intervention, 88 Cal. L. Rev. 827, 828 (2000)). Или, перефразируя одного немецкого юриста XIX века, если способствовавший причинению вреда не виноват непосредственно, то еще менее виноват пострадавший. Возможно, такая концепция трудно согласуется со строгими теориями причинности и вины.

С другой стороны, традиция поиска объективной истины, все еще главенствующей в суде, вполне позволяет поддержать некоторые социально справедливые презумпции. Почему бы и нет? Опасения, возражения в том, что процесс будет неконтролируемым, преувеличены. Американская юстиция это понимает. «Демонстрация прямой связи между неосторожностью (negligence) и вредом (damage) широкой пуб­лике обеспечивает понимание того, что нет опасности «безграничной ответственности»… Нужно показать [здесь речь шла об ответственности производителей оружия за вред, причиненный преступником. — Авт.], что имеются доказательства создания благоприятных условий для причинения вреда…» (дело «НААСП против АкуСпорт» (2003)). Иными словами, необходимо принимать во внимание специфику бизнеса (в цитируемом случае — производство и распространение оружия), в том числе «бизнеса» под названием «предоставление услуг государством по охране правопорядка».

Представляется, что практика переноса (возложения) ответственности на работодателя (особенно в случаях, когда работодатель — государство в лице его так называемых силовых структур) повлечет за собой изменение кадровой политики в этих самых органах.

Государство реагирует, как свидетельствует история, только на реальные, как принято сегодня говорить, вызовы. Реальная опасность удовлетворения таких исков заставит, наконец, эти структуры обратить внимание на то, кого они набирают в штат, кому выдают табельное оружие. Как справедливо отметил Рабин А., суды должны распространять ответственность на тех, «кто более влиятелен в деле снижения рисков причинения вреда».

МВД более влиятельно в деле предотвращения «эксцессов» со стороны своих вооруженных сотрудников, нежели кто-либо другой. Поэтому судебные решения, основанные на идее возложения ответственности на администрацию, даже в случае ­совершения сотрудниками правонарушения (причиняющего вред), могут сыграть свою социальную роль. В первую очередь это значительно оздоровит сами органы. А то, что органы продолжают оставаться опасными для общества, не отрицает никто из серьезных комментаторов.

Можно привести еще один ­пример, о котором поведали СМИ в апреле 2007 года. Офицер уголовного розыска (!) посещал дискотеки, танцы и т.п. и, определив жертву — девушку-тинейджера, предлагал пройти с ним для… «поверки». При этом «страж морали» демонстрировал служебное удостоверение, а иногда, для пущей убедитель­ности, — личное оружие. Ему удавалось приводить пострадавших в безопасное для него место и насиловать их. Несет ли какую-либо ответственность перед потерпевшими орган МВД (работодатель) за действия сотрудника — офицера, который был принят на работу, прошел все тесты, сдающего аттестации-переаттестации, которому выдали удостоверение и оружие — атрибуты колоссальной реальной власти над людьми? Или же ответственность несет только этот сотрудник, ведь он совершал действия, «отклонившись от своего задания»? Ведь насиловал он подростков «не на рабочем месте» (не в своем служебном кабинете)? Следуя логике решения Харьковского апелляционного суда (в деле об убийствах в метро), так как эти действия совершались им не «во время исполнения им своих обязанностей», отвечает именно он и только он — этот сотрудник. Никто более не виновен в его действиях. Абсурдность такого вывода настолько очевидна, что не требует доказательств. Это нонсенс, prima facie, как сказал бы англо-американский юрист.

В другом деле решением Апелляцион­ного суда Черниговской области от 6 апреля 2006 года с работников милиции, осужденных к различным срокам лишения свободы за убийство Д., было взыскано в пользу матери Д. в качестве возмещения морального вреда 70 000 грн. (Убийство произошло во время отдыха милиционеров на берегу реки. Суд установил, что милиционеры начали конфликт, в ходе которого Д. был убит.)

В иске к МВД суд отказал, так как сотрудники милиции во время этих событий «не исполняли свои служебные обязаннос­ти». Защита утверждала, что не следует говорить о «сотрудниках милиции», так как события происходили не в служебное время, и они, следовательно, были «обычными гражданскими людьми». Как видим, и здесь фактор «во время исполнения» сыграл ключевую роль. Но характерно, что один из подсудимых заявил, что, защищаясь, «исполнял свой долг милиционера». Можно предположить, что такое заявление может свидетельствовать как раз о том, что этот сотрудник, «исполняя свой долг», действовал, субъективно, не как частное лицо.

Более того, вновь приходит в голову непрофессиональное (а потому лично для меня свежее) наблюдение одной моей студентки о том, что работник милиции «всегда на службе», что, напомню, косвенно подтверждается статьей 10 Закона «О милиции»: «Работник милиции… независимо от занимаемой должности, местонахождения и времени в случае обращения к нему граждан… с… сообщением о событиях, угрожающих личной или общественной безопасности, или в случае непосредственного выявления таковых обязан принять меры по предупреждению и прекращению правонарушений, спасению людей, предоставлению помощи лицам, нуждающимся в ней…»

С позиции, которая доминирует в настоящее время, при таких обстоятельствах действительно считается, что работники милиции действовали как частные лица, следовательно, никакой юридической ответственности по отношению к истцу МВД или его органы не несут. Однако при всем своем соответствии формулировкам статей 1172—1174 ГК такое понимание концепции исполнения обязанностей оставляет некоторые неясности, проблемы и противоречия именно в применении к так называемым силовым органам.

Работника милиции, нападающего на гражданина, так сказать, в «частном порядке», естественно, трудно рассматривать как субъекта, выполняющего свои обязанности. С другой стороны, если согласиться с рассуждениями английского суда, приведенными нами выше для сравнения, не должна ли нести определенную ответственность за действия работника и организация, в которой причинитель вреда работает? Следуя опять же логике английских судей, разве отбор кадров для такой специфической работы, как сотрудник милиции (а не охранник в баре, как в приведенном нами английском примере), не предполагает, исходя из здравого смысла, потенциальную ответственность администрации за то, что английский суд в деле «Маттис против Поллок» назвал «неосторожным приемом на работу»? Причем речь в данном деле, как мы помним, шла не о сотруднике полиции, а всего лишь охраннике в ночном клубе, который причинил вред лицу за пределами своего рабочего места, вне связи со своей работой, за пределами контроля администрации. Ход мыслей английского суда был довольно простым: нанимая сотрудников для работы в столь специфической (конфликтной) сфере, администрация должна тщательно поверять кандидатов, чтобы не ссылаться впоследствии на то, что работник совершил правонарушение как частное лицо (in his/her private capacity).

Иными словами, для случаев, подобных происшедшему в харьковском метро, следующая логика могла бы быть приемлемой. «Эксцесс», совершенный работником, так сказать, «во исполнение» (в ходе непосредственного исполнения) своих обязанностей, ведет к ответственности только юридического лица. Если же «эксцесс» состоялся «просто» при исполнении («во время исполнения» таковых, то применяется, условно говоря, подход ad hoc — учитываются все обстоятельства (время, место, средства, цели, создание условий, контроль и т.п.). В рассмотренном выше деле коллегия судей скрупулезно описала все упущения администрации клуба, не оставив без внимания даже то, что администрация по­ощряла чрезмерно ретивых секьюрити в деле обеспечения безопасности.

Не претендуя на окончательную истину, можно предположить, что такой подход к ответственности силовых ведомств за действия своих сотрудников должен быть реализован на Украине. То, что возложение ответственности на государство за действия сотрудников правоохранительных органов, причинивших вред «во время» (в строгом, а не спекулятивном смысле слова) исполнения своих обязанностей, окажет действенный эффект на эту дискредитировавшую себя систему, представляется очевидным. Иначе, как в одном недавнем деле об убийстве журналиста офицерами (!) МВД во главе с генералом (!), защита одного из осужденных, кассируя решение суда, будет утверждать: раз данный офицер во время совершения им преступления находился в отпуске, отсутствует элемент «при исполнении служебных обязанностей».

Впрочем, логические парадоксы — неотъемлемая черта украинского правосудия. Хуже, что абсурдность такого положения дел стала всеобщей.

МАНУКЯН Вячеслав — адвокат, г. Харьков