В мае 2014 года Виталий Касько был назначен заместителем Генерального прокурора Украины, это было третье его появление в рядах прокуратуры. В феврале с.г. г-н Касько подал рапорт об отставке, заявив о невозможности работать в прокуратуре. И, правда, с момента назначения на должность Виталий Касько постепенно лишился ряда полномочий. Однако в апреле начался новый этап взаимоотношений «Виталий Касько — Генеральная прокуратура»: экс-заместителя Генпрокурора решили привлекать как подозреваемого или свидетеля по ряду уголовных дел.

 

— У органов прокуратуры, как известно из открытых источников, вопросы к вам по трем эпизодам: служебному жилью, расследованию «майдановских» дел и рассмотрению дела Януковича в суде ЕС…

— На самом деле больше. Еще есть производства по делу Курченко, по снятию ареста со счетов Злочевского, по якобы разглашению сведений относительно расследования дела «бриллиантовых прокуроров» — все они внесены в реестр с указанием на возможные злоупотребления с моей стороны.

 

— Хронологически первым было дело о квартире. Расскажите, как развивались события.

— В отношении моей квартиры параллельно расследуются два производства. Первый вопрос Генеральная прокуратура (ГПУ) подняла, передав материалы в Национальное антикоррупционное бюро Украины (НАБУ). НАБУ, в свою очередь, посмотрев эти документы, не нашло оснований для внесения дела в реестр, несмотря на настойчивое требование Генеральной прокуратуры. После этого появились известные обращения народных депутатов, скажем так, подконтрольных ГПУ. Поскольку и по их обращениям НАБУ не внесло дело в реестр, Соломенский районный суд г. Киева обязал НАБУ открыть в отношении меня производство по пяти статьям Уголовного кодекса (УК) Украины (191, 233, 358, 364, 366), которые касаются якобы незаконного завладения мною квартирой, в которой я сейчас живу. Во исполнение этого судебного решения НАБУ в январе с.г. внесло сведения в ЕРДР и начало расследование. До этого момента ни ареста квартиры, ни подозрения в этом производстве мне не предъявлено. Поскольку оснований для этого никаких нет.

ГПУ, очевидно, не получив желаемого результата, в феврале открывает параллельное производство. Якобы по факту халатности служебных лиц Генпрокуратуры, связанной с пропажей документов на служебное жилье. Кстати, я сомневаюсь, что они действительно пропали. В этом производстве указана статья 190 УК Украины — специальный трюк во избежание подследственности дела НАБУ. И по тем же самым фактам ГПУ начинает свое расследование. И в ходе этого дела Генеральный прокурор Шокин, лично возглавлявший расследование, начинает принимать решения об аресте жилья, дает указание сообщить мне о подозрении и т.д.

Что же касается производства НАБУ, то по неизвестным мотивам материалы были переданы в Национальную полицию. Как юристы мы понимаем, что если производство находится в подследственности того или иного органа, решение должно быть принято по сути, «передача» не предусмотрена. Ключевые статьи относятся к подследственности НАБУ, соответственно, им и должно приниматься решение по сути. Однако этого не делается, а производство направляется в полицию. Сейчас необходимо выяснять, что с ним происходит в полиции и почему продолжаются параллельные расследования по одному и тому же факту.

 

— Что вам инкриминируют по делу «бриллиантовых прокуроров»?

— Если помните, в одном из изданий желтой прессы появились протоколы негласных следственных действий по этому уголовному производству. Мы, Генеральная инспекция, тут же возбудили дело по данному факту, дабы выяснить, откуда произошла утечка. После того как всех нас уволили из ГПУ, Генпрокуратура начала расследование уже в отношении нас по этому производству.

Так что список производств поистине неисчерпаем.

 

— Какой ваш процессуальный статус в этих производствах?

— Никакого. Генпрокуратура считает меня подозреваемым. Я же так не считаю, поскольку ее попытки вручить мне уведомление о подозрении происходили с грубым нарушением норм Уголовного процессуального кодекса (УПК) Украины, и в настоящее время я ни в каком процессуальном статусе не нахожусь.

 

— Ваши адвокаты заявляли о намерении обжаловать применение к вам обеспечительной меры в виде личного обязательства. Это уже сделано?

— Апелляционная жалоба будет подана сегодня (19 апреля — прим. ред.). Нам сложно подавать апелляцию без полного текста решения. Обоснования мы до сих пор не видели. Но подавать апелляцию будем, а после ознакомления с полным текстом решения ее дополним.

 

— Была озвучена информация, что у вас восемь адвокатов. По УПК Украины их может быть максимум пять…

— Не совсем так. УПК Украины ограничивает количество адвокатов при судебном рассмотрении дела. На стадии досудебного расследования у свидетеля может быть сколько угодно адвокатов, а у подозреваемого — защитников.

 

— Чем мотивировано привлечение такого количества адвокатов?

— На самом деле желающих помочь было намного больше. Мне все же удалось ограничить круг лиц, привлеченных к делу: слишком много не всегда хорошо, поэтому некоторым пришлось отказать. С учетом явно заказного характера производства и объемов работы, думаю, есть резон работать именно такой командой (Андрей Стельмащук, Назар Кульчицкий, Евгений Грушовец, Андрей Богдан, Оксана Томчук, Николай Сирый и другие).

 

— А по делу о квартирах кому-то еще объявлено о подозрении?

— Я не слышал, чтобы еще кого-то вызывали. Ведь Генеральную прокуратуру мало интересует юридическая сторона дела. В ГПУ работают люди, более-менее разбирающиеся в уголовном праве и имеющие представление о том, что они расследуют. Речь идет не столько о юридической составляющей, сколько о грязной пиар-кампании — тут больше попыток облить меня грязью, чем реального расследования.

 

— Относительно дела об обжаловании семьей Януковича санкций в суде ЕС ГПУ заявила о привлечении вас в качестве свидетеля для получения информации по этому делу за период вашей работы в ГПУ. Это нормальная практика?

— Ну как это можно комментировать? (Смеется.) То есть когда я работал в Генпрокуратуре, информация им не была нужна, а теперь понадобилась? И просто позвонить, чтобы спросить, они не могут? Я бы советовал вызывать сразу в качестве подозреваемого или брать под стражу — тогда отложить допрос не получится. И они смогут попытаться получить гораздо больше информации. (Смеется.)

То, что сейчас официально вещает Генеральная прокуратура, — это полный сюр. В контексте международного сотрудничества я могу дать им советы публично, например, прокомментировать в Facebook. Но, похоже, публичные советы прокуратуре не интересны — им нужны конфиденциальные беседы.

Почему меня не вызывают по делу о двух миллионах долларов международной помощи? Могу посоветовать, где их искать. Это ведь тоже международное сотрудничество. Я могу столько советов им дать… Видимо, они меня снова потеряли и очень скучают. Я два раза уходил из ГПУ, и они подбивали меня вернуться. Теперь снова намекают, как без меня им тяжело, и таким неуклюжим образом «просят» вернуться. Но я больше не хочу. Спасибо.

Если им действительно нужен эксклюзивно мой совет, не обязательно приглашать меня повесткой. Если же это будет происходить именно таким образом, у меня не останется другой работы, кроме как ходить в ГПУ и советовать, при этом зарплату мне никто платить, судя по всему, не собирается. Какой-то принудительный труд получается…

 

— Допускаются ли прокуратурой процессуальные нарушения, помимо нашумевшей попытки вручения вам уведомления о подозрении?

— Процессуальные нарушения допускаются прокуратурой постоянно. И к моему глубочайшему сожалению, мои попытки во время работы в ГПУ изменить ситуацию к лучшему особыми успехами не увенчались. На самом деле это вопрос правосознания и изменения практик. Я делал все, что мог в своей узкой сфере, но практика несоблюдения процессуальных норм настолько въелась в головы прокуроров, что поменять ее крайне сложно. К сожалению, система основывается на нарушениях законодательства, а не на попытках его соблюсти.

Скажу даже, в какой момент эта ситуация достигла апогея. По моему мнению, следствие в прокуратуре было окончательно убито во времена Пшонки, когда прокуроры в основном занимались «наездами» на бизнес и выполняли политические заказы. Это проявлялось в том, что следователи и прокуроры добивались ареста техники, денег, людей, потом добивались либо передачи бизнеса, либо перераспределения активов, либо чего-то еще. Или получали взятки. Деятельность следствия не была направлена на получение доказательств в установленном законом порядке, не была направлена на то, чтобы добиться честного дела с судебной перспективой. За четыре года прокурорствования Пшонки, скилз следователей окончательно убили. Сейчас многие действуют по накатанной. Новых же никто на самом деле не нашел. Те, кто не хотел работать в такой системе, уходили. Вот и имеем то, что имеем.

 

— Тот факт, что даже в столь резонансном деле сотрудники прокуратуры допускают определенные нарушения, говорит о несовершенстве законодательства или все-таки об уровне профессионализма исполнителей?

— Как мне кажется, это делается демонстративно. По моему мнению, сотрудники прокуратуры получили от кого-то карт-бланш, и им гарантирована безнаказанность. Знаете, могут быть ошибки, а могут быть явные нарушения. Возьмем, к примеру, подозрение о преступлении. В законе четко написано, что соответствующее уведомление должно вручаться в день вынесения. Вынесено подозрение 8 апреля. Но ни 8-го, ни 9-го никто его не вручал и никаких повесток по моему адресу, который известен, не направлял. Что мешало сделать все в установленном законом порядке? Ничего. Тем не менее, все делается откровенно незаконно. Далее, порядок вручения — что мешало Генпрокуратуре соблюсти закон? Опять ничего. Получается, что, видимо, надо было сделать это срочно в определенный период по политзаказу и при этом демонстративно показать свою безнаказанность.

 

— Насколько прокуратура в ее нынешнем состоянии готова к преобразованиям?

— Сейчас прокуратура к реформам не готова, но требования общества таковы, что прокуроров старой закалки спрашивать никто не будет. Такого рода институции — госучреждения, финансируемые за счет налогоплательщиков. И обществу решать, функционировать ли прокуратуре вообще и в каком виде. Если общество не видит прокуратуру в таком виде, в котором она сейчас существует, значит, органы власти должны обеспечить эффективную реформу. Иначе их эта прокуратура устраивает, однако она явно не устраивает общество в таком виде.

И мне жалко нового Генпрокурора, кто бы им ни стал, когда он придет и увидит, что даже своего заместителя уволить не может, а прокуратурой в действительности руководят органы самоуправления, избранные и подконтрольные предыдущему Генпрокурору и его заместителям. Это одна из причин, почему сейчас в парламент вносят законопроекты, касающиеся отсрочки создания органов прокурорского самоуправления, — какой бы хороший Генпрокурор не пришел, он ничего не сможет сделать в такой системе координат.

 

— Как вы оцениваете дискутируемую идею возможности назначения Генпрокурором лица без юридического образования и опыта работы в органах прокуратуры?

— Ключевым критерием, по моему мнению, является способность человека работать независимо, без внешнего политического влияния. Иначе систему он точно не поменяет. А создание независимой прокуратуры — очень важное требование общества. Абсолютно логичным представляется наличие у такого человека юридического образования. Важно доверие со стороны общества и желательно, чтобы юридическое сообщество считало его достойным занимать пост Генерального прокурора. Например, в некоторых странах Европы кандидатуру генпрокурора выдвигают так называемые магистраты — и они, и общество знают, что это за человек и доверяют ему. У нас же кандидатура на должность Генпрокурора появляется, как чертик из табакерки, и зачастую удивляет как общество в целом, так и юридическое сообщество.

 

— Вы остаетесь членом Конституционной комиссии…

— Почему-то забыли меня исключить. На удивление.

 

— Проектом изменений в Конституцию среди прочего меняются и статьи о прокуратуре и Генпрокуроре.

— Я принимал активное участие в подготовке этих изменений. Мои предложения были взяты за основу. Как и советовали европейские эксперты, в проекте исключено право парламента высказывать вотум недоверия Генпрокурору и право Президента увольнять его без каких-либо причин, что является формой политического давления и подрывает основы независимости Генпрокурора. Я предлагал закрепить также, что кандидатура Генпрокурора вносится Президентом в парламент по результатам конкурса. Члены Конституционной комиссии в принципе не возражали, но сказали, что такую норму можно прописать в законе. Это действительно можно сделать и в законе, но будет ли политическая воля законодателя на это? Более того, на самом деле даже без такой нормы несложно организовать конкурс на замещение должности Генпрокурора. Но, к сожалению, мы пока идем по стандартному пути.

Что касается остальных новелл конституционного проекта, то обратите внимание на существенное сужение функций органов прокуратуры. Думаю, что прокуратура «любит» меня еще и за это. Конечно, данные изменения еще не приняты, но их очень высоко оценила Венецианская комиссия, так что мне есть чем гордиться.

 

— А какова реакция иностранцев на вашу ситуацию?

— Мне кажется, что наши международные партнеры постоянно реагируют на действия органов прокуратуры, причем, как представляется, они уже устали повторять одно и то же. Тем не менее, они внимательно следят за ситуацией и предполагают, что смена Генерального прокурора снимет все вопросы. Не знаю, насколько их оптимизм оправдан, но в любом случае по первым шагам нового Генпрокуратура станет понятно, чем займется прокуратура. Напомню: за более чем два года в суд не было направлено ни одно уголовное дело, которое касалось бы бывших высших должностных лиц из санкционного списка. Для меня никакого обоснования такого поведения нет. Если ГПУ хочет, чтобы хоть что-то из заблокированных за рубежом средств вернулось в страну, нужно учитывать, что времени остается все меньше. И кто-то должен будет ответить за то, что расследование проводилось неэффективно. То, что я вижу сейчас, это даже не начало пути.

 

— Каковы, на ваш взгляд, перспективы развития дел в отношении вас?

— Трудно сказать, к чему приведет фантазия нашей Генпрокуратуры при нынешнем политическом давлении. Учитывая состояние прокуратуры и судебной системы на Украине, ожидать можно чего угодно. Я буду бороться до конца. Абсурдность ситуации очевидна, и меня лично радует то, что гражданское общество нас поддерживает.

 

— Расскажите о ваших дальнейших профессиональных планах.

— Я планировал практиковать как адвокат и эксперт в сфере уголовной юстиции, но, к сожалению, прокуратура делает все, чтобы я не смог заниматься своей профессиональной деятельностью. Думаю, что это скоро закончится. Де-факто я занимаюсь частной практикой, но полноценно осуществлять адвокатскую деятельность пока не могу. Увы.

 

(Беседовала Марина БАХОЛДИНА,

«Юридическая практика»)