В «ЮП» № 8 (583) от ­24 февра­ля 2009 года была опубликована статья Лады Журбелюк и Александра Бородкина «Доверительная собственность в ГК: доверяй, но проверяй, может, ее нет?». В ней авторы анализируют положения главы 70 «Управление имуществом» Гражданского кодекса Украины (ГК). Авторы пытались разобраться в природе права доверительной собственности и его закреплении в ГК.

К сожалению, анализа природы «права доверительной собственности» не получилось. В сухом остатке мы получили очередную критику положений ГК и причастных к этому лиц (объединенных в собирательном образе законодателя). Похоже, критика отечественного законодательства становится для юристов свое­образным видом профессионального спорта (просьба к «ЮП» чаще проводить футбольные турниры).

Во-первых, хотелось бы разобраться в понятиях, которыми оперируют авторы и которые закреплены в указанной главе ГК. Так, ГК содержит термины «доверительный собственник» (довірчий власник) и «право доверительной собствен­ности» (право довірчої власності). Авторы же помимо указанных терминов вводят еще и термин «доверительная собственность», которого в ГК нет нигде, а тем более, в главе 70. И что удивительно, именно за этот термин и критикуется ГК. Похоже, в понимании авторов понятия «собственность» и «права собственности» тождественны. Корректно ли это? Давайте обратимся к первоисточнику, а именно к нормам ГК, регулирующим непосредственно «право собственности» (право власності).

Естественно, нам, практикующим юристам, хотелось бы, чтобы законодатель дал четкое определение всем терминам, которые так или иначе задействованы в регулировании правоотношений. Но, учитывая утопичность подобных желаний, приходится обходиться теми определениями, которые законодатель изволил сформулировать. В нашем случае определение дано лишь «праву собственности», тем не менее несомненно положительным является употребление терминов «собственность» и «собственник» в самом Кодексе. Как известно, благодаря статье 316 ГК право собственности — это «право особи на річ (майно), яке вона здійснює відповідно до закону за своєю волею, незалежно від волі інших осіб» (в силу объективных причин не считаю себя вправе переводить выдержки из законодательства. — Авт.). Из этого, а также из статей 317—323, 325 легко можно заключить, что упомянутая «особа» и анализируемый нами собственник — одно лицо.

С понятием «собственность», к сожалению, так легко определиться не удастся. Из части 4 статьи 319 мы можем лишь узнать, что «власність зобов’язує». Однако здесь нам это не поможет. Приходится брать в руки Большой юридический словарь (под ред. Сухарева А. Я. — М.: Инфра-М, 2004. — С. 566), в котором ­находим определение собственности. Итак, собственность как юридическая ­категория — «принадлежность имущества определенным лицам, на определенных ус­ловиях»; как экономическая категория — «общественно-производственное отношение по поводу присвоения лицами предметов природы, естественных и созданных трудом».

Таким образом, собственность является сложной и многогранной категорией, характеризующей в первую очередь определенные отношения между людьми и товарно-материальными ценностями. Исходя из этого заключения и определения, данного в ГК, можно сделать вывод, что понятия «собственность» (характеризуется как отношение) и «право собственности» (характеризуется как право) изначально имеют совершенно различную природу и каким-либо образом приравнивать их абсолютно недопустимо.

Более того, исходя из общих положений ГК и основ гражданского права, мы также можем заключить, что понятие «собственность» указывает на определенное отношение (режим) между имуществом и лицом, благодаря которому лицо наделяется правом поступать с имуществом согласно своей воле, независимо от воли третьих лиц.

Потому справедливо, что между собственником и имуществом, находящимся у него на «праве собственности», существует отношение собственности, однако применимо ли подобное утверждение к доверительному собственнику и имуществу, которое у него находится на «праве доверительной собственности»? Существует ли в этом случае отношение (режим) «доверительной собственности»? Для этого нам необходимо понимать природу и значение терминов «доверительный собственник» и «право доверительной собственности». Закон на этот счет не дает нам никакого толкования, а додумывать за него самостоятельно мы не имеем ни морального права, ни законных оснований, ни властных полномочий. Поэтому говорить, что доверительная собственность — это вид права собственности, во-первых, некорректно, потому что соотносятся несравнимые понятия («собственность» и «права собственности»), во-вторых, необоснованно, так как не подтверждено ни законодательно, ни научно, а в-третьих, неэтично, потому что совершенно несправедливо звучит критика в адрес законодателя, чем подрывается его авторитет.

Вот если и есть за что апеллировать к авторам изменений к ГК, так это за введение новых понятий: «доверительный собственник», «право доверительной собственности». Однако они не дают нам никаких четких ориентиров для понимания их сути и объема, ограничиваясь лишь тем, что «законом чи договором управління майном можуть бути передбачені обмеження права довірчої власності управителя» (часть 2 статьи 1029 ГК). Сразу же возникает вопрос, а что именно мы можем ограничить, если изначально не понимаем, с чем имеем дело. Законодатель очередной раз оставил нас в полном одиночестве развязывать сложные правовые узлы.

Единственное, что можно понять и в чем можно согласиться с авторами статьи, так это в том, что право доверительной собственности — это действительно еще один вид права собственности. Но в чем особенность данного вида права собственности состоит, ГК не поясняет. Не поясняют этого и авторы, которые настолько увлеклись размышлениями над ими же выдуманным понятием «доверительная собственность», что совершенно потеряли грань между «правом собственности» и непосредственно «собственностью», откровенно забыв и о ГК, и о том, что же он, собственно, пытается урегулировать.

Злую шутку с авторами статьи сыграла необходимость на русском языке анализировать украинское законодательство, написанное на близком и родном для нас украинском. А вот этот самый близкий и родной украинский язык разграничивает такие понятия, как «обов’язок» та «зобов’язання», которые в русском языке имеют один эквивалент — «обязанность». Видимо, поэтому без внимания авторов статьи остался тот факт, что если «обов’язок» является антонимом к слову «право», то «зобов’язання» отнюдь. И любому украиноговорящему юристу очевидно, что «зобов’язанню особи з передачі майна (наприклад, за договором купівлі-продажу) передує існування в особи права такої передачі». Точно также «зобов’язання» управления имуществом основывается на «праві» такого управления и совершенно ему не противоречит.

В то же время нельзя не порадоваться за авторов статьи, которые в результате своей напряженной аналитической работы все же пришли к выводу, что при управлении имуществом у управляющего не возникает вещного права — права собственности. Однако было бы странным, если бы было наоборот, поскольку данную ситуацию три года назад уже успел урегулировать законодатель в час­ти 5 статьи 1033 ГК: «Договір про управління майном не тягне за собою переходу права власності до управителя на майно, передане в управління», — бессовестным образом обесценив все старания авторов.

Возможно, авторам не стоило бороться с ветряными мельницами и выдумывать велосипед, а следовало обратиться непосредственно к природе «права доверительной собственности» и особеннос­тям ее практического применения. Ведь именно эту проблему обошел вниманием законодатель и именно здесь скрыт проб­лемный участок, на котором впоследствии многие могут споткнуться. Правда, все не так запущено — законодатель хоть и оставил нас наедине с проблемой, назвать это недосмотром как раз нельзя. Подобная «небрежность» законодателя, наоборот, предоставляет ряд ощутимых преимуществ, за которые нам стоило бы его поблагодарить.

Так чего же хотел законодатель, вводя новые правовые конструкции? Разобраться нам поможет злополучная часть 5 статьи 1033 ГК, которая вместе с частью 2 статьи 316 прямо указывает, что «право доверительной собственности», которое возникает на основании договора управления имуществом, имеет уже как минимум одно существенное отличие от «права собственности», которое на основании договора управления имуществом как раз не возникает. Казалось бы, выводы делать рано, но нам на помощь уже спешит часть 2 статьи 1029, которая устанавливает, что управитель приобретает статус «доверительного собственника», соответственно и «право доверительной собственности» только в случаях, установленных законом либо договором.

Таким образом, сам факт заключения договора управления имуществом не ведет ни к возникновению права доверительной собственности, ни к возникновению доверительного собственника как такового. А значит, без специальной оговорки в договоре (и соответствующего договорного регулирования) сторона, осуществляющая управление имуществом, так и остается банальным управителем без получения почетного статуса «доверительного собственника».

То есть управитель в рамках договора управления имуществом при наличии в нем прямого указания на возникновение «права доверительной собственности» наделяется лишь теми правами, вытекающими из «права собственности», которые непосредственно прописаны в договоре и которые реализуются способом, указанным в договоре, если специальное законодательство императивно не устанавливает иного регулирования. А если еще проще: право доверительной собствен­ности — это право собственности, реализуемое способом и в объеме, установленном договором, если у закона нет собственного противоречащего мнения.

Другими словами, законодатель, вводя новые правовые инструменты, проявил похвальную учтивость и не стал лишний раз касаться хозяйственных отношений, отдав решение вопроса о сути и объеме «права доверительной собственности» на откуп сторон таких отношений.

Исходя из вышеизложенного, представляется сомнительной с теоретической точки зрения возможность использования необоснованной критики по отношению к законодателю в континентальной системе права. Вероятно, стоит уделить больше внимания выявлению действительно злокачественных нормообразований в свете борьбы за ясность и корректность правоотношений. В любом случае критика горячо любимого законодателя не должна возникать без предварительной основательной проработки юридической терминологии и скрупулезного анализа законодательства, так как впоследствии это может стать предметом для дискуссий и теоретических разбирательств.

БОНДАРЕНКО Тарас — юрисконсульт, АО «Табачная компания В.А.Т.-Прилуки», г. Киев