— А как вы на Земле определяете —
кто перед кем сколько раз
приседать должен?

— На глазок.

— Дикари!

Из разговора жителей Земли
и планеты Плюк

Как мы помним, предлагавшийся (и одобренный) Верховным Советом законопроект о внесении изменений в Гражданский кодекс Украины (ГК), касающихся морального вреда, был торпедирован президентским вето. При определении суммы возмещения за причиненный моральный вред суд должен учитывать статус лица, которому этот вред причинен, — таково было основное содержание проекта. «Щедрого подарка депутатам» (как охарактеризовал эти изменения председатель Национального союза журналистов И. Лубченко) не получилось.

Оставив в стороне политическую составляющую этой истории, попробуем рассмотреть проблему «статуса» потерпевшего в чисто юридической плоскости.

Только очень невнимательный человек не усмотрит в Законе о «статусе потерпевшего» его сверхзадачу — поставить заслон критике и нападкам на так называемых публичных фигур. Под публичными фигурами обычно понимаются лица, занимающие государственные должности и/или пользующиеся государственными ресурсами. Сюда же относятся и лица, которые вследствие своего положения играют видную роль в общественной жизни (не только в сфере политики, но и, например, искусства, культуры, спорта и т.п.) (см.: Декларация Комитета Мини­стров Совета Европы о свободе политических дебатов (872-е заседание от 12 февраля 2004 года, Резолюция 1165 (1998) Парла­ментской ассамблеи Совета Евро­пы о праве на неприкосновенность частной жизни).

Если понятие «статус лица, которому причинен моральный вред» будет введено в юридический оборот, что вполне вероятно, учитывая сегодняшние реалии («народ безмолвствует…»), вопросы назойливого Скрипача (см. выше) о критериях различения ­пацаков и чатлан перейдут из разряда ­гипотетических в чисто юридические. Так как в этом случае отличать «красный цвет от зеленого» придется уже в реальности, а технологическая революция еще не предложила нам хотя бы простейший светодиодный визатор, судам, разбирающим дела о возмещении морального вреда, придется трудно.

До настоящего времени проблема определения размера морального вреда действительно существует. В действующей редакции закон (в частности, статья 23 ГК, о которой идет речь) содержит в себе «резиновую» норму, дающую широкий простор фантазии, воображению, усмотрению (или, как скажет страсбургский евросудья, — margin of appreciation), короче говоря, судейскому произволу.

Другой вопрос — возможно ли в принципе избежать этого в известном смысле «легитимного» произвола? Простой здравый смысл (инструмент сегодня в украинском политикуме весьма непопулярный) и практика показывают, что произвол (или «беспредел» на языке некоторых законотворцев) в этой сфере неизбежен. Зыбкость и уязвимость (логическая, этическая) самого понятия морального вреда определяют зыбкость, неубедительность всяких попыток дать четкий алгоритм определения размера возмещения, «причитающегося» потерпевшему.

Статья 23 ГК в действующей редакции позволяет установить справедливую «цену» страданиям потерпевшего, предлагая судье исходить из «…характера правонарушения, глубины физических и душевных страданий, ухудшения способностей потерпевшего или лишения его возможностей их реализации, степени вины лица, причинившего моральный вред…». Разумеется, нельзя было избежать традиционного: «…а также с учетом иных обстоятельств, имеющих существенное значение». Наконец, судья должен исходить из соображений «разум­ности и справедливости».

Соответствующая часть в законопроекте «о статусе» выглядела так: «Размер денежного возмещения морального вреда определяется судом в зависимости от характера правонарушения, статуса лица, которому причинен такой вред, характера и способа распространения заведомо неправдивых сведений, а также с учетом иных обстоятельств, имеющих существенное значение».

То, что предлагалось выбросить из статьи 23 ГК понятие «глубины страданий», можно понять так: кто и как может измерить эту «глубину»? Кто может заглянуть в эту бездну — человеческую душу? Но, с другой стороны, что нам дает вводимый критерий «статус лица, которому причинен вред»? А создает этот критерий формальную возможность более жестко защищать душевный покой лиц с более высоким «статусом».

То, что судебная практика, освященная соответствующим постановлением Пленума Верховного Суда Украины, пойдет именно по такому пути, не вызывает сомнений. Не в последнюю очередь потому, что сам судейский корпус, естественно, числится у нас, наряду с депутатами, прокурорами, силовиками, в категории «элита». В денежном выражении, как говорится, это выглядит так. Если г-ну Х (учителю) тем или иным образом причинили моральный вред, компенсация составит, допустим, 1000 грн. Если же потерпевшим является некто У (депутат, общественный деятель), то причитаться с обидчика ему будет 10 000 грн — «статус» должен быть учтен судом.

Нет ничего нового под Луной. Прямую зависимость «компенсации за обиду» от статуса пострадавшего мы наблюдаем в таких древних источниках, как «Русская правда» (жизнь дворецкого оценивалась в 80 гривен, смерда — 5 гривен).

В «12 таблицах» душевный покой и физическая неприкосновенность элиты оценивалась значительно выше, чем аналогичные блага людей без «статуса»: «Если переломить кость свободному человеку, штраф составит 300 ассов, если рабу — 150 ассов». А по Кодексу Хаммурапи, за кражу дворцового имущества налагался денежный штраф в размере 30-кратной стоимости украденного, в то время как за точно такое же деяние, но в отношении «простых» слоев населения, штраф был меньше в три раза.

Традиция учета «статуса» лица, которому причинен вред, продолжилась в средние века. По Салической правде жизнь свободного франка стоит 200 солидов, значительно больше «стоимости жизни» представителей других слоев населения. Размер компенсации у многих народов (вестготов, например) зависел от пола и возраста: более всего ценились мужчины в расцвете сил и женщины до 40 лет — как лица, наиболее ценные для рода. Далее при определении размера компенсации за причинение вреда (физического ущерба или смерти) учитывался и критерий социальной полезности — того самого пресловутого «статуса» пострадавшего: за убийство раба уплачивается его «рыночная стоимость», жизнь же королевских дружинников, охранников и прочих вельмож оценивалась значительно выше — так называемый «тройной вергельд» (см., напр.: Черниловский З. М. Всеобщая история государства и права. — М., 1996. — С. 127-128).

В дальнейшем в различные эпохи разные народы в той или иной форме «статус» пострадавшего лица использовали в качестве критерия для наказания и определения размера возмещения причиненного этому лицу вреда. Вообще, можно наблюдать определенную закономерность: чем более недемократичен государственный режим (СССР, Третий рейх), тем большую роль играет «статус» (как в широком смысле — пострадавшего, так и причинителя вреда). Закон СССР «О защите чести и достоинства Президента СССР» от 14 мая 1990 года — хорошая тому иллюстрация.

Данный Закон признавал «недопустимость нанесения ущерба чести и достоинству Президента СССР как Главе Советского государства» и устанавливал, помимо наказания в виде лишения свободы до 6 лет, что «на средство массовой информации, опубликовавшее материал, оскорб­ляющий Президента СССР или содержащий в его адрес клевету, налагается по решению суда штраф в размере до 25 тыс. рублей…» (кстати, до сих пор в некоторых странах, например, в Таджи­кистане, Северной Корее и на Кубе, за оскорбление главы государства предусмотрено наказание в виде лишения свободы).

Законодательство цивилизованного государства защищает жизнь, честь и достоинство любого человека, независимо от его социального статуса, жизнеспособности, возраста, нравственных и иных качеств. Согласно статье 24 Конституции Украины, все граждане Украины равны перед законом независимо от расы, цвета кожи, религиозных, политических или иных взглядов, социального положения, места проживания, языковых и других признаков. Не может быть никаких привилегий или ограничений. Можно — если, конечно, Конституция что-то еще значит — прямо указать на вопиющее несоответствие института «статуса» пострадавшего лица этому простому и однозначному положению Основного Закона.

Да, существующие нормативные положения о возмещения морального вреда несовершенны. Но принципиально улучшить их невозможно. Образно говоря, несовершенство этого института прямо вытекает из несовершенства человеческой природы и абсолютной непостижимости таких явлений, как душевный мир человека (психиатры могут утверждать обратное, но это проблема психиатров, а не человеческой души).

Действующее законодательство дает некоторые механизмы для установления размера возмещения морального вреда. Среди прочего, не запрещено учитывать определенные факторы, косвенно связанные со «статусом» лица, но не сам «статус» как таковой. Судебная практика показывает, что эти факторы суды принимают во внимание при определении размера возмещения.

Допустим, что истцами по делу о возмещении морального вреда выступают Х — гений с «утонченной и почти болезненной впечатлительностью» и У — личность неразвитая, грубая, словом, дикарь. Будет ли справедливым решение суда о взыскании с ответчика в качестве возмещения морального вреда в обоих случаях — при совершенно одинаковых обстоятельствах дела — одинаковой суммы? Рассуждения об «одинаковой ценности» людей со ссылками на целый ряд международных документов, включая Всеобщую декларацию прав человека ООН, в этом контексте могут выглядеть некорректными, так как речь идет о моральных страданиях конкретных лиц, а не их «статусах».

Такой дифференцированный подход, возможно, справедлив и юридически более корректен, чем совершенное пренебрежение индивидуальными особенностями лица, которому причинен моральный вред. Хотя такая дифференциация может вызывать и возражения. Например, в Австралии размеры компенсации за душевные страдания, присуждаемой детям и взрослым, при сопоставимых обстоятельствах дела могут значительно разниться, поскольку «дети менее восприимчивы ментальному вреду», как было указано в одном из решений суда (Mellor v Moran, 1985). Нет ли здесь дискриминации по признаку возраста?

Позволим себе еще одно сравнение: собака напала на молодую женщину и искусала ее ноги, так что после лечения на них остались неизгладимые следы. В другом случае нападению подвергся мужчина. При одинаковых физических последствиях для обеих жертв нападения будет ли дискриминацией (по признаку пола) учет судом того обстоятельства, что эстетические последствия этого правонарушения по естественным причинам более неблагоприятны именно для женщины, чем для мужчины?

Еще один пример. Следует ли при присуждении возмещения морального вреда, причиненного смертью близкого родственника (если такая компенсация предусмотрена законом), учитывать отношения истца, имеющего право на возмещение, с погибшим. Допустим, установлено, что отношения супругов были фактически прекращены задолго до смерти одного из них. Не будет ли справедливым для суда учесть это обстоятельство при определении размера компенсации, ведь моральный вред в данном случае должен быть меньше, чем в ситуации с супругами, прожившими годы в мире и согласии?

Или, к примеру, истец — родитель, покинувший семью, не помогавший в содержании и воспитании детей, отказывавший в помощи престарелым родителям. Может ли такой истец претендовать на компенсацию, равную по величине той, которая была присуждена ­лицу в нравственном отношении более благородному и ответственному?

Представляется, что во всех этих отнюдь не гипотетических случаях о дискриминации в присуждении возмещения морального вреда говорить нельзя. А «резиновые», неясные нормы права о разум­ности и справедливости (в том числе содержащиеся в статье 23 ГК) отвечают своему назначению ровно настолько, насколько это вообще возможно.

Повторю, статья 23 ГК и другие нормы о возмещении морального вреда — несовершенны. Но наличие таких «эластичных» норм оправдано, так как специфика института морального вреда такова, что достаточно широкая свобода может быть совершенно необходимой для вынесения «разумного и справедливого» судебного решения.

При этом представляется, что концепция «справедливости и разумности» не должна вульгарно сводиться к сумме возмещения за моральные страдания человека. Понятие справедливости в абсолютных терминах многозначно, противоречиво, неуловимо. С другой стороны, измерить человеческую боль и страдания невозможно (никакие экспертизы здесь не помогут). Поэтому применить в полном объеме принцип справедливости при определении размера компенсации морального вреда едва ли возможно.

То есть размер компенсации не может быть «справедливым» или «несправедливым» в абсолютном выражении. Можно предположить, что справедливым будет решение суда, основанное среди прочего на требованиях, предусмотренных статьей 23 ГК, какими бы неясными и неоднозначными они ни казались педантам от права.

Таким образом, «материальная справедливость» при установлении размера возмещения морального вреда вытекает из процессуальной справедливос­ти (то что в англосаксонской правовой традиции именуют due process of law). Справедливость в данном случае выражается в том, что суммы компенсаций за моральный вред в похожих, по сути, спорах не должны значительно отличаться. При этом абсолютная величина возмещения не имеет никакого значения в плане так называемой «справедливости».

Допустим, по подавляющему большинству рассмотренных дел некоторой категории суды присуждают некие более или менее низкие суммы компенсации. Утверждения о несправедливости размера возмещения будут логически несостоятельными. Абсолютные размеры любых денежных выплат (заработная плата, пенсия, пособие по безработице и т.п.) в любой стране зависят не от судей, а от ВВП на душу населения. Богаче страна — выше денежные выплаты всех видов. Почему размер денежной компенсации за моральный вред должен быть исключением? Вывод: проблему «справедливой компенсации» за моральный вред снимает стабильная судебная практика, которая отражает (должна отражать, хотим мы того или нет) экономические возможности данного общества в данное время.

Ничто, кроме чрезмерного юридического педантизма (следствие смешения советской и континентальной традиций гражданского права), не мешает украинским судьям использовать критерии, изложенные в статье 23 ГК, для определения «справедливого» размера компенсации морального вреда.

Вероятно, «статус лица, которому причинен моральный вред», автоматически содержит в себе те критерии, которые увеличивают размер компенсации для обладателей «желтых (малиновых) штанов» — высших чиновников и прочих современных вельмож. Если это не так, если преследуется благая цель справедливой дифференциации возмещения вреда в зависимости от личностных качеств человека, то зачем огород городить, ведь действующее законодательство, как было показано выше, такую возможность дает? Суд — отражение общественных отношений — учтет этот «статус» наряду с другими критериями. Точнее, эти критерии охватывают и «статус» лица, которому причинен моральный вред.

Как видим, концепция «статуса» пострадавшего — отнюдь не изобретение современных «дружинников», озабоченных собственной неприкосновенностью. Это — «тройной вергельд» в цивилизованной юридической упаковке, обставленная наукообразной лексикой попытка разделения людей на касты. И если понятие «статуса лица, которому причинен моральный вред», когда-либо получит постоянную прописку в законе, то избежать «цветовой дифференциации штанов» в этой сфере будет невозможно.

В таком случае размер возмещения будет напрямую связан с местом в социальной пирамиде. На максимум смогут претендовать губернаторы, иные высшие госчиновники, то есть обладатели голубых штанов (у Г. Данелии — господин ПЖ), далее идут родственники указанных публичных фигур (мама ПЖ). На следующей ценовой ступеньке — малиновые штаны, далее — желтые, сиреневые, наконец, чатлане, пацаки и прочий сброд.

Журналисты — «сторожевые псы демократии» (по версии Европейского суда по правам человека) при таком раскладе будут вынуждены, как пацаки с планеты Плюк, «надеть намордники и радоваться». Потому что «без цветовой дифференциации штанов общество лишено цели», как сказал г-н Би — житель планеты Плюк, обладающий, кстати говоря, статусом простого пацака.

МАНУКЯН Вячеслав — адвокат, магистр права, г. Харьков