«…такого процесса, каков процесс преподобной игуменьи Митрофании, еще не было, да, пожалуй, и не будет ни ныне, ни присно, ни во веки веков, а потому любители сильных ощущений и эффектных судейских mises en scenes, с архиереями и игуменьями в качестве свидетелей, с целым полком других свидетелей, с целым архивом письменных доказательств, с целым арсеналом улик рго и contra, с целою литературой «за» и «против», с милонами в основании, с «мученицей» во главе и со стотысячными адвокатскими гонорариями в придачу — такого процесса мы не видывали…» (Газета «Голос», 4 июня 1874 года).

Дело «игуменьи Митрофании» вызвало широкий общественный резонанс. Оно широко освещалось в прессе Российской империи и Европы. Ведь не так часто пред судом по обвинению в уголовных преступ­лениях, мошенничестве предстают люди дворянского происхождения и, более того, духовного звания. Заседание было открыто 5 октября 1874 года в Московском окружном суде по первому уголовному отделению под председательством Петра Дрейера. По обвинению в подлогах, мошенничестве, в присвоении, растрате чужого имущества и в соучастии в этих преступлениях суду преданы: начальница Московской епархиальной Владычно-Покровской общины сестер милосердия и Серпуховского Владычного монастыря игуменья Митрофания (в миру баронесса Прасковья Розен), московской 2-й гильдии купец Павел Васильевич Макаров, серпуховской 2-й гильдии купец Алексей Платонович Махалин, зубной врач Лев Данилович Трахтенберг и временно сапожковский купец Яков Григорьевич Красных.

Обвинение представляли прокурор Жуков и товарищ прокурора Смирнов. Защищали обвиняемых присяжные поверенные Семен Щелкан, Сергей Шайкевич, Владимир Пржевальский, князь Владимир Кейкуатов.

Интересы пострадавших представляли доктор уголовного права присяжный поверенный Александр Лохвицкий, присяжный поверенный Федор Плевако, присяжный поверенный Михаил Громницкий, присяжный поверенный Сергей Алексеев и гражданский истец Ушаков.

Как все начиналось

В начале февраля 1873 года петербургский купец Лебедев обратился к прокурору Петербургского окружного суда Анатолию Кони с жалобой на пользовавшуюся большой известностью в Петербурге и Москве игуменью Владычно-Покровского монастыря в Серпухове Митрофанию, обвиняя ее в подлоге векселей от его имени на сумму в 22 тысячи рублей. Доводы Лебедева были настолько убедительны, что Кони постановил начать следствие по делу, поручив его проведение судебному следователю Русинову. Произведенная им экспертиза наглядно доказала преступное происхождение векселей, и, по соглашению с Кони, было вынесено постановление о привлечении игуменьи Митрофании в качестве обвиняемой. «В то время исполнение служебного долга, «невзирая на лица», одинаково понималось всеми судебными деятелями от министра юстиции до судебного следователя включительно»,— писал Кони тридцать лет спустя.

Петербургское следствие в скором времени было продолжено в Москве. Когда в Москву пришли известия, что игуменья, про влиятельную роль которой ходили легендарные рассказы, привлечена в Петербурге как простая смертная к следствию, эти потерпевшие зашевелились, и в марте 1873 года возникло в Москве дело Медынцевой, а в августе — дело Солодовникова. Митрофанию два раза вызывали в Москву для допросов, а в августе того же года московская прокуратура потребовала дело Лебедева для одновременного производства и слушания с двумя упомянутыми выше делами, число свидетелей по которым, проживающих в Москве, значительно превышало число свидетелей по делу Лебедева.

Матушка-баронесса

Родилась и выросла будущая монахиня и настоятельница в аристократическом семействе. Дочь героя Отечественной войны 1812 года и наместника на Кавказе в 1831—1837 годах, генерала от инфантерии и генерал-адьютанта Григория Розена, она принадлежала к высшим кругам русского общества.

В юном возрасте Прасковья стала бывать во дворце почти ежедневно, войдя в свиту фрейлин императрицы. С такой стези двадцатишестилетняя баронесса круто свернула на иную — поступила послушницей в один из московских монастырей.

12 июня 1861 года Прасковья Розен была пострижена в стенах Серпуховского Владычного монастыря, а уже 2 авгус­та последовал указ о посвящении ее в сан игуменьи (высший монашеский сан в православии для монахинь), и еще четыре дня спустя Митрофания заняла пост настоятельницы упомянутой обители.

В конце шестидесятых годов игуменья Митрофания с энергией и целеустремленностью, ей присущими, взялась за создание общин сестер милосердия. Одна из них была учреждена в Петербурге, вторая — в Псковской губернии, третья — самая крупная — в Москве.

Огромное тщеславие настоятельницы-аристократки требовало для своего удовлетворения миллионов… но их не было даже у нее. Что же делать? Выход представлялся один: если благодетели и благотворители не приносят деньги сами — значит, их нужно из них вытрясти, выколотить тем или иным путем. За 10 лет игуменья, опираясь на свои связи и близость ко двору, присвоила посредством мошенничества и подлогов более 700 тыс. руб.

Известный юрист Анатолий Кони, который непосредственно был причастен к следствию по делу, оставил такие воспоминания о баронессе-игуменье: «Личность Митрофании была совсем незаурядная. Это была женщина обширного ума, чисто мужского и делового склада, во многих отношениях шедшего вразрез с традиционными и рутинными взглядами, господствовавшими в той среде, в узких рамках которой ей приходилось вращаться. Эта широта воззрений на свои задачи в связи со смелым полетом мысли, удивительной энергией и настойчивостью не могла не влиять на окружающих и не создавать среди них людей, послушных Митрофании и становившихся, незаметно для себя, слепыми орудиями ее воли. Самые ее преступления — мошенническое присвоение денег и вещей Медынцевой, подлог завещания богатого скопца Солодовникова и векселей Лебедева, — несмот­ря на всю предосудительность ее образа действий, не содержали, однако, в себе элемента личной корысти, а являлись результатом страстного и неразборчивого на средства желания ее поддержать, укрепить и расширить созданную ею трудовую религиозную общину и не дать ей обратиться в праздную и тунеядную обитель. Мастерские, ремесленные и художественные, разведение шелковичных червей, приют для сирот, школа и больница для приходящих, устроенных настоятельницей Серпуховской Владычно-Покровской общины были в то время отрадным нововведением в область черствого и бесцельного аскетизма «христовых невест». Но все это было заведено на слишком широкую ногу и требовало огромных средств. Не стеснявшаяся в способах приобретения этих средств игуменья Митрофания усматривала их источники в самых разнообразных предприятиях: в устройстве на землях монастыря заводов «гидравлической извести» и мыльного, в домогательстве о получении железнодорожной концессии на ветвь от Курской дороги к монастырю, в хлопотах об открытии в монастыре мощей нового святого угодника Варлаама и т. д. Когда из всего этого ничего не вышло, Митрофания обратилась к личной благотворительности. Ее связи в Петербурге, ее близость с высшими сферами и возможность щедрой раздачи наград благотворителям помогли ей вызвать обильный приток пожертвований со стороны богатых честолюбцев или людей, желавших, подобно скопцу Солодовникову, заставить официальный мир хоть на время позабыть о путях, которыми он и его товарищи по заблуждению думают спасти свою душу. Когда источники, питавшие такую благотворительность, были исчерпаны, приток пожертвований стал быстро ослабевать. С оскуде­нием средств должны были рушиться дорогие Митрофании учреждения, те ее детища, благодаря которым Серпуховская обитель являлась деятельной и жизненной ячейкой в круговороте духовной и экономической жизни окружающего населения. С упадком обители, конечно, бледнела и роль необычной и занимающей особо влиятельное положение настоятельницы. Со всем этим не могла помириться гордая и творческая душа Митрофании, и последняя пошла на преступление».

Слово обвинению

Деятельность игуменьи Митрофании и деятельность остальных подсудимых была доказана в отношении трех потерпевших: Лебедева, Медынцевой и Солодовникова, в связи с чем все материалы обвинения были разбиты на три части.

По делу Медынцевой игуменья Митрофания уличалась в том, что: 1) выманивала у Медынцевой, путем обмана и пользуясь положением Медынцевой, бланковые надписи и векселя и обратила их в свою пользу; 2) выманив бланки, дала им, против желания Медынцевой, назначение, обратив их в векселя и написав векселя эти задними числами; 3) при содействии Трахтенберга и опекуна Макарова путем обмана получила суммы свыше 300 рублей из опекунского управления Медынцевой и 4) присвоила себе отданные ей на хранение вещи Медынцевой. В тех же преступлениях уличается и купец Макаров, а зубной врач Трахтенберг, серпуховской купец Махалин и временно сапожковский купец Красных — в содействии первым двум при совершении ими вышеуказанных преступных деяний.

По делу Лебедева игуменья Митрофания уличалась в подлоге векселей от имени купца Лебедева и бланковой надписи от имени купца Макарова.

По делу Солодовникова игуменья Митрофания уличалась в подлоге духовного завещания Солодовникова, подделке векселей от его имени, подделке записей в документации монастыря о размере пожертвования Солодовникова.

Вердикт присяжных и решение власть имущих

«Да, виновна», — определи присяжные заседатели. «Игуменью Серпуховского Владычного монастыря Митрофанию… лишив всех лично и по состоянию ей присвоенных прав и преимуществ, сослать в Енисейскую губернию с запрещением выезда в течение 3 лет из места ссылки и в течение 11 лет в другие губернии»,— гласил суровый приговор суда.

Ни в какую Сибирь матушка Митрофания, в миру баронесса Розен, разумеется, не поехала. «Высочайшие» покровители определили бывшей фрейлине государыни императрицы «ссылку» почти курортную и в каюте первого класса отправили ее на одном из самых комфортабельных по тем временам пароходов по Волге до Царицына (ныне Волгоград), а оттуда — в Ставрополь, в тамошний ­Иоанно-Мариинский женский монастырь. В благодатном Прикавказье матушка долго не задержалась и вскоре переехала в Ладинский женский монастырь в не менее благодатной Полтавщине, а оттуда — в Дальне-Давыдовскую обитель Нижегородской губернии, в Усманский монастырь на Тамбовщине.